Захар Адрианович Суриков, стоя посреди своей овощной лавки, бушевал не на шутку:- Ты купеческий сын, ты Иван Суриков! И эту дрянь из головы выкинь! - и в сердцах стал швырять в открытые двери найденные под прилавком книжки. - Тебе в попы и писаря не идти! Нам, Суриковым, чтение не с руки. Наши дела покруче. - Ваня в испуге стоял за прилавком, прижавшись к ящикам с капустными кочанами, и виновато молчал. Однако украдкой следил, как бы отец не обнаружил под весами еще и стихи Мерзлякова и Цыганова, недавно купленные Ваней на Сухаревке. А вечером в столовой за самоваром отец зло пенял матери:
- Плохо за чадом смотришь. Это тебе не Новосёлово наше, не Углич. И даже не Ярославль. Раз приехали в первопрестольную, тут главное не сорваться.
Кроткая мать разливала чай, боясь возразить мужу, что сорвется он скорей из-за питья горькой, которую ой как жалует. А что до чтения, то мать, неграмотная селянка, сама тайком давала Ване на книжки копеечки. Порой, принарядив, она отпускала сына в соседний монастырь к знакомым грамотным монашкам. Там Ванюша вслух читал Псалтырь и Евангелие. А вечерами, подвыпив, отец поучал, жуя кулебяку и ладонью оберегая от крошек бороду:
- Книжность купцу дохода не даст, от нее одно мотовство, одна вредность. Найду еще книжку - спалю.
Захар Суриков не знал тогда, что эта самая "вредность" уже на всю жизнь засела в душу Ванечки. Сын тайком притаскивал со всех рынков дешевые брошюры Пушкина, Кольцова, Некрасова. И, присев у чердачного окна, за которым шумела внизу торговая улица Ордынка, не отрываясь, читал и читал. А главное, сам писал, занося в тетрадку карандашом, собственные стихи. Порой писал жалостливо и слезно. "Тихо тащится лошадка, по снегу бредет, гроб, рогожею покрытый, на погост везет". А однажды на странице появились такие строчки:"Что шумишь качаясь, тонкая рябина,
Головой склоняясь до самого тына?
А через дорогу, за рекой широкой
Так же одиноко дуб стоит высокий.
Как бы мне, рябине, к дубу перебраться?
Я б тогда не стала гнуться и качаться..."Разорился Суриков-старший. Поручил он жену и сына попечению брата, тоже торговца, и надолго уехал на родину. Тяжкие, голодные и одинокие это были годы для Вани. Вскоре мать, отболев, умерла, а юный Иван Захарович (по возвращении отца в Москву) стал-таки настоящим лавочником, приказчиком, продававшим москвичам с 1859 года железо и уголь. Правда, к шестидесятому году у него собралась уж толстая тетрадь своих стихов, которые молодой человек однажды отважился показать известному в те годы литератору А.Н. Плещееву. Отзыв вдохновил его, он был на удивление теплым: "В стихах ваших черты самобытности, а главное - задушевность, глубокое чувство. Вам далее надо писать". И даже предложил показать стихи в журнале. Однако Сурикову было не до стихов. Повторная женитьба отца, а затем и собственная женитьба на Марии Ермаковой, девушке-сироте, сделали для Ивана Захаровича невозможной жизнь на Ордынке в родительском доме. Пришлось бросить и лавку, снять квартиру, перебиваться случайными заработками. Стать типографским наборщиком, переписчиком рукописей. И только в конце 60-х он все-таки с волнением знакомится с писателями-демократами Нефедовым и Левитиным. Стихи о тяжкой бедняцкой доле, о деревенской и городской жизни, о нежности к "дереву, пруду, кусточку" встретили живое их сочуствие, поддержку. Они и помогли Ивану Захаровичу начать печататься в журналах "Семья и школа", "Дело", "Отечественные записки". А в 1871 году появляется и первый сборник поэта. Вошли туда и ранние стихи, в том числе и то, трепетное - о тонкой рябине, которая, как юная девушка, все мечтает и не может соединиться с милым:"Тонкими ветвями я б к нему прижалась
И с его листами день и ночь шепталась.
Но нельзя рябине к дубу перебраться,
Знать, судьба такая, - век одной качаться".Но, несмотря на радость от типографского запаха собственной книги, жить и содержать семью было не на что. И тогда Суриков становится организатором очень близких ему "литературных сил русских окраин". В 1872 году он собирает и публикует один за другим талантливые сборники провинциальных писателей-самоучек. Эта его деятельность скоро становится в столичных кругах заметной, весомой и нужной. В 1875 году, после выхода второго сборника Сурикова, его, как "литературного самородка", при активной поддержке Льва Толстого торжественно принимают в почетные члены "Общества любителей русской словесности". В эти годы поэт занимается и историческим эпосом, и былинами, и "Малороссийской песней". А на его слова композиторы уже сочиняют музыку. Кюи, Бородин, Римский-Корсаков. На стихи же "Рассвет", "В огороде возле броду", "Я ли во поле не травушка была" вдохновенные мелодии пишет сам Петр Ильич Чайковский. Ну а буквально народными, даже утратившими музыкальное авторство становятся знаменитые и поныне "суриковские" песни: "Степь да степь кругом" и "Тонкая рябина". Они и при жизни Ивана Захаровича уже звучали под гармошку и под гитару по всей России. Их пели в селах и городах, в самых разных кругах - разночинных, мещанских, батрацких.
Мало-помалу у поэта и с деньгами все как-то наладилось. Суриков уже вдохновенно планирует выпускать специальный журнал, призванный объединить писателей "из народа". Однако в московском полицейском управлении получит на это категорический запрет. Этот отказ болезненно ранит его душу. Становится безнадежно ясно - вырваться из социальной ниши ему невозможно. Да и полуголодные годы житейских мытарств и невзгод уже подкашивают здоровье. В 1878 году у поэта открывается жгучий туберкулез. И хотя любящая жена и друзья-литераторы предпринимают отчаянные усилия спасти Ивана Захаровича, в 1880 году он умирает. В тридцать девять лет! Стройный, красивый. В самом расцвете доброго, светлого дарования, провидчески описав свой уход в стихах "У могилы матери", "Умирающая швейка", "Песня бедняка". Ну а что "Рябина"? А тонкая рябина его все шумит, все качается на ветру, не старея. И каждая русская душа любит и поёт - "знать судьба такая" - и на сцене, и в застольи, и соло, и хором. Вот уже больше ста лет.