...Колька
Цыганов стоял на крыше избы весь черный, чумазый, как чертенок (трубу
чистил), и кричал сверху: "Сваты!..Сваты едут!.. Агашку сватать!" Ему
было жалко "свою невесту" - крепостную девушку, белозубую и статную
Агафью. С веснушками и такой длинной косой, что когда на речке она
расплетала ее, то тела не было видно. Иногда на вечерках добрая Агашка
давала "цыганенку Коле" семечек или пряничек, за что его и прозвали -
"жених". И вот на тебе - "невесту" сватают. Колька, стоя на крыше,
только вздохнул - ладно уж, пусть Агашку сватают, все равно ничего у
них не выйдет.А по улице, все приближаясь, неслась нарядная тройка, вся в лентах. И возница разряжен был ярко, в красное. Даже пуще самого жениха и чинных толстых сватов в картузах, с цветами в петлицах. Тройка промчалась, взметая пыль, на другой конец села и там замерла. Однако вскоре, не успел Колька дело доделать и с крыши слезть, как уж сваты тронулись в обратный путь. Теперь проехали скучные, злые, без картузов, без цветов, и лысины блестели на солнце. А вечером перед ужином юркий Колька-потешник "кривлялся" - давал родным "представление". Как надутые сваты к Агашке ехали и как потом "побитые" восвояси убрались. Но мать почему-то вздыхала, а отец вдруг дал "артисту" подзатыльник: "Хватит паясничать... - и жене: - Она бесприданница, а, дура, туда же: "Не хочу, не буду. Старый, старый". А могла б зажить припеваючи". И мать горюнилась: "Вот слез-то теперь у них в дому. Жених-то бондарь был, вольный. Могла б и она вольную получить. И сарафан ей матушка уж такой красный сшила, с рюшами... Вот горе так горе".
В метрических книгах Николай Григорьевич Цыганов (1800-1833) был записан как "московский мещанин". Хотя по другим источникам - он родился под Петербургом, в семье "вольноотпущенного крестьянина", работавшего в десятые годы "по торговым поручениям" в приволжских (Саратовском и Симбирском) краях у хлебопромышленника Злобина. Так или иначе, а Коля провел детство в разъездах с отцом по России. Учился урывками. Порой, когда жили на одном месте подольше, мальчику удавалось даже пристроиться в местный театр "на побегушки" и даже играть на сцене жалостливые "сиротские" рольки. По одной из версий биографов, актерский талант Цыганова был замечен литератором М. Н. Загоскиным, служившим тогда в Симбирской театральной инспекции. По его-то протекции одиннадцатилетний Коля и был "помещен" в Московское театральное училище. А через восемь лет, окончив его, стал драматическим актером Малого театра. И даже получил звание артиста Императорских театров. Для вчерашнего крепостного это был огромный успех. Уже одно то, что его "обожал" великий трагик П. С. Мочалов, говорит о многом.
Обычно после спектакля и многократных выходов "на поклон" к рампе уставшие актеры приезжали в дом к Мочалову на Тверскую, и творческий вечер продолжался возле зажженного камина. Мочалов, лежа на бархатной оттоманке с бокалом в руке, просил Николая что-нибудь спеть. "Ну, эту... "Я посею, молоденька, цветиков маленько". А впрочем, - он царственно махал рукой, - давай любую, все до слез хороши!". И Николай Григорьевич, взяв гитару и глядя на пляшущий огонь, неспешно перебирал струны. Теперь это был совсем иной Цыганов, не тот шумный скоморох, что на сцене. (Он обычно играл роли шутов, плутоватых слуг, комичных старцев.) Тонкое лицо его преображалось, словно спадала маска, и проступало иное - задумчивое, прекрасное. Черные кудри оттеняли бледный высокий лоб, полуопущенный взор больших глаз, болезненный румянец. Петь он начинал тихо, словно издалека:Не шей ты мне, матушка,
красный сарафан,
Не входи, родимая, попусту в изъян.
Голос был дивный, глубокий. Слушали с замиранием. И никто не знал, что песня сия была написана про некую Агашу, которая некогда утопилась, так и не выйдя замуж.Рано мою косыньку на две расплетать.
Прикажи мне русую в ленту убирать!
Пускай непокрытая шелковой фатой
Очи молодецкие веселит собой!
В театре все знали, что сочиняет Цыганов давно. И музыку, и стихи. Но нигде не печатает, поскольку ни издателя, ни денег на свое дарование у него нет. Хотя и подрабатывает еще и в Большом театре, чтоб оплатить аренду приличной квартиры. Исполняет Цыганов там не только драматические роли, но порой и небольшие оперные партии. Ибо голос "ой, как хорош".Золотая волюшка мне милей всего!
Не хочу без волюшки в свете ничего!
Около 50 песен, не просто стихов, а именно "русских песен", написал Николай Григорьевич за свою короткую 33-летнюю жизнь. Он писал их легко, как дышал, как пел, как плакал. Не знал, что потом критики назовут это "искренним", "камерным дарованием", жанром "трагедийной народной лирики", а его самого - "предтечей" большого русского поэта А. В. Кольцова. При жизни же его песни расходились по всей стране в списках. "У соловушки одна песенка", "Я, как льдинка от лучей, на песочке таю" и пр. Порой они, уже безымянные, попадали в популярные песенники. А великие композиторы и тогда, и впоследствии сочиняли музыку на эти слова. Например, А.Е. Варламов ("Не шей мне, матушка, красный сарафан"), П.И.Чайковский ("Без поры да без времени сохнет во поле муравушка" и др.), С.В. Рахманинов ("Что ты, соловьюшко, корму не клюешь?"). Но среди всех есть одна, особая песня, трепетная, до боли щемящая и за два столетия объявшая души, кажется, всех поколений. И чудится - вот сидит задумчивый автор у пылающего огня и, перебирая струны, тихо поет:Течет речка по песочечку,
Бережочек точит,
А молодая, русокудрая,
В речке ножки мочит.