В
родовом имении купца Федора Рыскина в селе Писцово успешно работала
ткацкая фабричка. Ее здание, как и сам купеческий дом, было окружено
липовыми аллеями, на клумбах все лето ярко пестрели цветы. А зимой,
особенно в святки и престольные праздники, рабочие-ткачи любили от души
погулять. Хо-зяин устраивал для них карусели, балаганчики, гигантские
шаги. Зато в будни станки стучали без устали, выдавая сотни метров
радостных "набивных" тканей. Сережа Рыскин, единственный сын хозяина, любил завороженно смотреть, как в цехе на полотняной или ситцевой ленте расцветают волшебные цветы, распускают крылья яркие птицы. Любил приглашать к себе в дом поселковых ребят, делился игрушками. И на улице затевал игры на равных.
А между тем дела у отца шли все хуже и хуже. Рядом же, в Иванове, ткацкое дело расширялось и процветало. Там появились новейшие станки. И однажды Рыскины враз разорились. Имение пришлось пустить с молотка, а семье переехать во Владимир и снять там дешевые комнаты. Но Рыскина-старшего по-прежнему так тянуло в Писцово, что он устроился управляющим на свою бывшую фабрику. Только теперь работать там на новых хозяев было невыносимо больно. И Рыскин не выдержал, неожиданно умер - от удара.
Падение семьи происходило на глазах Сережи. Мальчика, трепетного, восприимчивого, болезнь вскоре приковала к постели. Безутешная мать тратила последние средства на врачей и лекарства. Между тем Сережа взрослел и привыкал к горькой своей участи, к лежачей жизни. Но правду говорят: нет худа без добра. Мало-помалу он научился складно и легко рифмовать. Конечно, это поэзией еще не было. Так, веселое рифмоплетство. Особенно нравилось вспоминать прошлое: фабрику, липовые аллеи, детей знакомых ткачей, работяг, песни и пляски в праздники. И получались этакие стишки-лубки, стишки-частушки. Сочинял он и смешные памфлеты на городовых и градоначальников, на банкиров и на торговок.
Вскоре эти стишки распевал весь Владимир, а затем и Иваново. У Сережи появилось много друзей. Стали приходить с гармошками и с гитарами. Юноша ожил. И однажды поднялся с постели! Выздоровел. Радуя мать, поехал учиться в ковровское железнодорожное училище, чтобы стать инженером. Там, в Коврове, написал поэму "Железнодорожники", в которой едко высмеял беспорядки при строительстве железных дорог. Поэму тайно переписывали. Она уже ходила в списках даже в Москве. Именно это и решило судьбу автора. Поэму прочел некто Н.Пастухов, владелец газетки "Московский листок". Дела в газетке шли неважно, и Пастухов повсюду выискивал молодых талантливых литераторов. Льстя им, приглашал жить и работать в Москву. Вот и Сергею Рыскину предложил подписать контракт. И тот, не разоб-равшись, что контракт копеечный, хитрый, кабальный, бросил уче-ние и оказался в Москве.
Однако на том и окончились его радости и свобода. Ежедневно, исключая выходные и праздники, Сергей Федорович при-нужден был сочинять фельетоны в стихах. На темы любых городских происшествий. Что только не выходило из-под его пера! "Шел я улицей Варваркой со знакомою кухаркой"... Но из месяца в месяц, из года в год эта рутина становилась все несноснее. Сойдясь с московскими литераторами, Рыскин постиг уже вкус настоящей, высокой поэзии. И вот однажды, сидя за рюмкой водки в кабачке, где собирались его друзья-журналисты, он вдруг сочинил вместо обычной халтуры разудалую песню, чем-то похожую на те, что в его детстве хором пели в застолье ткачи:
Живет моя зазноба в высоком терему,
А в терем тот высокий нет хода никому.
Но я нежданным гостем, настанет только ночь,
К желанной во светлицу пожаловать не прочь.
Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца.
Но он не остановит детину-удальца.
Короткая расправа с ним будет у меня,
Не скажет он ни слова, отведав кистеня.
А мой кистень страшнее десятка кистеней.
Была бы только ночка сегодня потемней.
Бежим со мной скорее, бежим, моя краса,
Из терема-темницы в дремучие леса!
Бежим - готова тройка лихих моих коней!..
Была бы только ночка сегодня потемней!..
Вскоре это стихотворение "Удалец" было напечатано в единственной прижизненной книге Рыскина "Первый шаг". И сразу обернулось любимой, народной песней, которая зазвучала широко и могуче по всей России. В 1910 году стихи даже попали в сборник романсов "Мой костер", под редакцией певца и композитора Красовского. С годами некоторые строки стихотворения стали петь иначе.
В первой строке, например, вместо "зазноба" - "отрада"...
...Дальнейшая судьба Сергея Федоровича безрадостна. Малейшие нарушения условий контракта, некогда легкомысленно заключенного, были чреваты огромными штрафами. И Рыскин решил расторгнуть его через суд. Решил победить. Хотелось свободы, любви, семьи, а главное - ясной творческой жизни. Однако судебные разбирательства - долгие, дорогостоящие - окончательно расшатали психику, подорвали и без того слабое его здоровье. В 35 лет, в 1895 году, Сергей Федорович неожиданно для всех скончался. От скоротечной чахотки.
На кладбище его друзья не плакали. А, помолясь, подняли поминальные чарки и нестройно, тихо, вполголоса запели, словно ему вослед: "Бежим - готова тройка лихих моих коней! Была бы только ночка сегодня потемней!"