(из письма Ч. Диккенса М. Винтер)
В
жизни замечательного английского писателя Чарльза Диккенса был эпизод,
когда он, привыкший подтрунивать над героями своих книг, мог бы
посмеяться над собой...Но - начнем по порядку. В юности Чарльз, сын довольно непутевых родителей, вынужден пробивать дорогу в жизни, надеясь только на себя. Он служит стенографистом в одной из лондонских судебных палат, подрабатывает заметками в столичных газетах. Он очень занят, этот энергичный, жизнерадостный юноша, но как бы он долго ни засиживался на службе, возвращаясь домой, он обязательно пройдет по Ломбард-стрит. На этой улице живет его первая любовь, девушка по имени Мэри, дочь банкира средней руки Биднелла. Проходя мимо ее дома, в котором все уже давно спят, наш герой переполнен счастьем лишь оттого, что живет на одной земле с прелестной Мэри.
Однако его отношения с ней не очень простые. Мэри все время поругивает его за что-нибудь. Не так поцеловал ей руку, не так подал пальто. И совершенно не понимает его шуток. Например, Чарльз говорит, что никто на свете не выговаривает "р" так мило, как она. (Вместо "р" Мэри произносит "в".) А ей кажется, что замечать это с его стороны нетактично.
Но с Мэри он еще надеется как-нибудь поладить. А вот что делать с ее мамочкой миссис Биднелл? Чопорная банкирша подозревает его в том, что он хочет жениться не столько на Мэри, сколько на капиталах мистера Биднелла. И всем своим видом показывает: этому не бывать никогда! А чтобы Чарльз не заблуждался насчет того, как она к нему относится, миссис каждый раз безбожно перевирает его фамилию. То он "мистер Дикий", то "мистер Дринкинг", то... И чем же таким он ей не угодил? Прежде всего тем, что беден. Да, он пока зарабатывает немного. У него всего один костюм. Дома из посуды - всего одна тарелка. Но он верит в себя и в то, что сделает Мэри счастливой. Ведь для этого, самое главное, нужна любовь, а потом - все остальное...
Правда, с любовью тоже не просто. Когда Чарльзу исполнится 21 год, он позовет Мэри и ее друзей к себе на день рождения. (Перед этим возьмет напрокат посуду, наймет официанта...) Во время вечеринки, улучив минуту, он уведет Мэри в прихожую и, как бы сказали сегодня, открытым текстом признается ей в любви. А в ответ получит то, что, по его словам, ему "опалит мозг". Окажется, что Мэри ничего не имеет против дружбы с ним, но любовь - это уж слишком... Когда все уйдут, бедный Чарльз, стремясь забыться, опрокинет одну за другой несколько чарок. "Забвение, а заодно и головную боль, я действительно обрел, - напишет он об этой вечеринке много лет спустя, - но оно окажется недолговечным: назавтра, в обличительном свете полуденного солнца, я поднял тяжелую голову... и вернулся к моей беде и к горьким порошкам от головной боли". Мысль о самоубийстве он отметет тотчас: "...трезвый рассудок подсказывал мне, что семейству предмета моей страсти ничего другого и не нужно"...
Чарльз решит, что ему в своих отношениях с Мэри пора поставить точку. Но это не понравится кокетливой барышне: ее больше устраивает такой знак препинания, как запятая. Мэри под разными предлогами (например, помочь ей подобрать перчатки к ее новому синему платью) зазывает его к себе в дом. А там на пороге его куда как радушно встречает миссис Биднелл: "Мэри, дорогая, к тебе опять зачем-то пришел мистер Дрянинг!" Банкирша уже понимает, что дело не в одном молодом человеке, а и в ее дочери: Мэри колеблется. И миссис Биднелл принимает решение: отправить дочку, от беды подальше, во Францию на учебу. Но Мэри не хочет расставаться с домом. И учиться ей тоже совсем не хочется... В Англии время от времени ставится пьеса, посвященная юности Диккенса. В одном из ее актов Чарльз, еще ничего не знающий о намерении миссис Биднелл разлучить его с Мэри, приходит к девушке и застает ее горько плачущей.
Ч.: Мэри!
М.: (вздрагивает) Как вы меня напугали!
Ч.: Вы плакали?
М.: Нет, это вам показалось.
Ч.: Мэри, дорогая, что случилось?
М.: Ровным счетом ничего.
Ч.: Вы так грустны!
М.: Нет, все очень ховошо.
Ч.: Я лишь хотел сказать, что с нетерпением жду следующей недели.
М.: Следующей недели? Почему?
Ч.: Но мы же собирались погулять...
М.: Боюсь, я не смогу.
Ч.: Не сможете? Но почему?
М.: Мне кажется, я не
должна перед вами отчитываться...В это время появляется миссис Биднелл. Примерно так же, как кондукторы объявляют об отправлении поезда, она громко говорит:
- Мистер Дыркин! Я желаю вам всего хорошего!Трудно сказать, пожелала ли миссис Биднелл Чарльзу всего хорошего не только в пьесе, но и в жизни. Если пожелала, то она - как в воду поглядела! Стоило ей окончательно отвадить Диккенса от своего дома, у него дела пойдут - лучше не придумаешь! Собрав в судебной палате уникальный материал о жизни и людях, он начинает писать один за другим блестящие очерки и превосходные романы, благодаря которым сделается самым знаменитым писателем Англии. (Пробами пера он и раньше занимался, но теперь работает как одержимый: похоже, в сочинительстве он хочет, как прежде в алкоголе, найти забвение.) Пройдет немного времени - и его книги издадут в Америке, России, Китае, по силе изображения жизни его начнут сравнивать с Шекспиром!..
Что ж, выходит, у нашего героя все идет как надо? Смотрите, на свои гонорары он покупает приличный дом, обставляет его красивой мебелью. Посуды у Диккенса - какой только нет! Но главное в другом: он женится. На Кэтрин, дочери своего издателя. Вот только женится как-то подозрительно быстро. И всех озадачит условием, которое потребует внести в брачный контракт: если муж или жена в будущем кого-то полюбят, они обязаны об этом известить друг друга. (Один из его биографов остроумно заметит, что это условие похоже на то, как если бы кто-то, принимая христианство, заранее предупреждал священника, что может в любую минуту перейти в магометанство.) Так же быстро, как женится, Диккенс обнаружит, что Кэтрин, миловидная, с гладким зачесом женщина, - самый настоящий "синий чулок". Начисто лишенная воображения и чувства юмора, она ленива и, кажется, ничего другого в жизни не умеет, как только чуть ли не каждый год рожать. Любое ее слово, любой жест раздражают Диккенса, с ней он старается не показываться на людях...
Несчастливый брак - хуже самого тяжелого похмелья: он может двух, в общем-то неплохих, людей превратить в заправских психопатов. К счастью, с Диккенсом этого не случится - слишком добр и умен он по природе, хотя бывает, и он срывается. Но что ему мешает развестись с Кэтрин? Скорее всего, неверие, что следующий брак будет счастливее. А что ему, знаменитому писателю, еще молодому мужчине, мешает находить радости, так сказать, на стороне? Недостаток времени! Писательство ведь - своего рода наркомания. Сколько ни напишешь, все кажется мало. Говорят, у Диккенса была всего одна - и то под большим вопросом - внебрачная связь. Известно также, что однажды он захочет своей любовнице преподнести богатый подарок, закажет искусному ювелиру бриллиантовое колье, но посыльный по ошибке вручит его... Кэтрин, которая даже не спросит мужа, по какому случаю этот подарок...
Хроническое невезение в личной жизни не проходит для Диккенса без следа, причем не только в переносном смысле. Писатель быстро стареет. Глядя на знакомый всем нам портрет человека с копной волос на голове и не очень-то опрятной бородой, с трудом веришь, что в молодости Диккенс был хорош собой и имел море обаяния. Но вот как описывает его наружность человек, знавший писателя почти всю жизнь: "Глаза у Диккенса были карие, словно у лани, и столь же блестящие... Но впоследствии его лицо приобретет цвет красной бронзы, как у моряка, пребывающего на воздухе в любую погоду. Мне не приходилось видеть человека, столь разительно переменившегося внешне..." По словам других друзей, Диккенс в молодости смеялся так часто и так заразительно, что казалось: смех - это и есть его дыхание... Впрочем, он смеется и в зрелые годы. Но теперь чаще всего - в своих книгах. И смех этот, одновременно веселый и горький, станет самой яркой нитью в ткани его неповторимого таланта...А теперь - об этом обещанном в начале эпизоде из жизни нашего героя... Однажды, собираясь поехать в Париж, Диккенс начнет перебирать накопившуюся почту. Пробежав первые строчки письма некой миссис Винтер, он почувствует, как часто и гулко у него забьется сердце. Еще бы! Миссис Винтер до замужества была Биднелл, Мэри Биднелл. Окажется, она давно следила за успехами друга
своей
юности, но все не решалась ему, знаменитому на весь мир писателю,
напомнить о себе. И вот, наконец, ее сердце не выдержало. Все-таки у
них когда-то было что-то похожее на любовь, не так ли? Ей будет очень
лестно и приятно получить от мистера Диккенса весточку, которую она
обязательно покажет мистеру Винтеру и детям.Диккенс в тот же день уедет в Париж, но по прибытии туда тотчас пошлет ей одно письмо, потом другое. Все в нем (и такова природа писателя!) вспыхнет с прежней силой. Наконец-то Мэри его оценила по достоинству: лучше поздно, чем никогда! Впрочем, почему поздно? Ему сорок три. Это, конечно, не первая молодость, но и не глубокая старость... Что ни делает писатель в Париже, перед ним все время маячит образ Мэри - нежной, игривой девушки, более всего очаровательной в том, как она вместо "р" выговаривала "в". Он помнит все, что связано с ней. Перчатки к ее платью. Да он их и сегодня видит как наяву! Помнит, как ему хотелось обнять Мэри в ее новом синем платье, как она, словно угадав его желание, холодно посмотрела на него... Словно напрочь забыв о мистере Винтере и о своей жене Кэтрин, Диккенс торопится рассказать Мэри Винтер-Биднелл повесть о своем некогда разбитом сердце. "С той поры и до последнего вздоха я убежден, что такого верного, такого преданного и незадачливого горемыки, как я, свет не видывал, - пишет он Мэри о себе в первом лице и о ней - в третьем. - Воображение, страсть, энергия, все, чем я был богат, для меня неразрывно и навсегда связано с жестокосердной маленькой женщиной, за которую я был готов тысяч раз - и притом с величайшей радостью! - отдать жизнь!" "Моя беззаветная привязанность к Вам, нежность, напрасно расстраченная в те трудные годы, о которых и страшно, и сладко вспоминать, оставили в моей душе глубокий след, приучили к сдержанности, вовсе не свойственной мне по натуре и заставляющей меня скупиться на ласку даже по отношению к собственным детям, за исключением самых маленьких". "В самые невинные, самые пылкие, самые чистые дни моей жизни Вы были моим солнцем! Никогда я не был лучше, чем в те времена, когда я был безгранично несчастлив по Вашей милости!.."
Водоворот воспоминаний о юности вовлечет в себя и миссис Винтер. Письмом на письмо (забыв о мистере Винтере?) отвечает она Диккенсу. В одном из них обмолвится, что в те годы, как ей теперь кажется, их разлучило недоразумение. И великий, несчастный Диккенс, чуть не задохнувшись от нахлынувших чувств, тотчас откликнется. "Ах, как поздно написаны знакомой рукой эти слова! Никогда прежде я их не читал и все-таки читаю их теперь с глубоким чувством, с былою нежностью..." Наконец, в одном из писем Мэри Биднелл-Винтер осторожно спрашивает писателя, не хочет ли он с ней встретиться, оживить дорогие им обоим воспоминания, глядя друг другу в глаза? (Диккенс уже вернется в Лондон к тому времени). При этом, как бы упреждая впечатление друга юности (ведь прошло-то больше двадцати лет), она предупреждает, что сильно изменилась: стала "старой, беззубой, толстой и безобразной". Диккенс, конечно, нисколечко ей не поверит. Да и кто бы на его месте поверил, что первая любовь, солнце твоей юности может стать - безобразным?
Они встретятся, но никто не знает, где и при каких обстоятельствах. Известно другое: после встречи их переписка резко пойдет на убыль. А затем Диккенс (ему опять стало не хватать времени?) попросит отвечать на письма миссис Винтер... секретаршу... Что же произойдет? Наверное, то же самое, о чем предупреждали боги Орфея, когда он будет выводить из ада свою Эвридику: если оглянешься назад, потеряешь ее навсегда. Диккенс, как и Орфей, не утерпел, оглянулся. И, судя по всему, пожалел, что сделал это...
Вместо послесловия. Не прав будет тот, кто осудит Мэри Биднелл за то, что в юности она, поддавшись нажиму матери, дала поворот от ворот Чарльзу Диккенсу. Все в этом мире взаимосвязано! Ответь она ему чувством на чувство, возможно, сегодня мы не имели бы одного из самых великих писателей мира. Не верите? Но тогда перечитайте слова самого Диккенса, адресованные Мэри и вынесенные нами в эпиграф...